#50 Строили, строили и наконец построили

Как я работала над текстом о России для Science

Привет, это пятидесятый выпуск рассылки о научной журналистике в России и мире. Я так не задумывала, но именно на этот выпуск с красивым номером пришёлся выход самого эпичного долгостроя этого года — моего фичера в Science о российской науке.

Соответственно, почти весь этот выпуск будет одной большой рубрикой «Что я натворила», где я расскажу, что и почему я натворила и какие выводы и рекомендации у меня есть по итогам этого творчества.

Автор текста счастлива, что текст больше не в её голове. Также обратите внимание на гигантскую букву Y, с которой он начинается.

Чтобы лучше понять, почему я упорно тащила к финишу эти три с лишним тысячи слов (хотя вообще-то у меня есть и другие работы), надо кое-что знать о том, как устроено освещение России и российских тем в журналах типа Science и Nature — я успела поработать с обеими редакциями, хотя с Science существенно больше.

Там нет никакого редакционного заговора, никакого политического заказа на пропаганду и никакой генеральной линии партии. Россия просто никому настолько не интересна¹, чтобы это всё было.

Ни у кого в редакции чаще всего нет настолько сильного интереса и глубокого погружения в контекст, чтобы что-то изобрести или даже просто следовать какой-то линии. Это вообще-то требует усилий, потому что бессмысленную ерунду эти редакции публиковать не хотят. Ну или интерес этот, может, и есть, а вот времени и других ресурсов точно нет: редакторы работают иногда с десятками авторов и тем, и сил проактивно искать идеи и заказывать тексты про Россию у них не хватает (почти) никогда. У (редких) штатных авторов Россия обычно тоже входит в «пакет» тем.

О том, как так вышло, можно написать отдельный трактат, но, к счастью, причины в этом случае не влияют на стратегию решения этой проблемы. Работает только принцип «есть автор — есть текст». Есть журналисты, которым Россия становится интересна в контексте какой-нибудь другой их темы — выходят тексты про Дениса Ребрикова в Science и Nature. Есть журналист, которая готова долго и упорно питчить российские истории в ситуации, когда никакого специального спроса на них нет, — выходят тексты про программу генетических технологий, МКС, недовольство климатологов, «Эпиваккорону», эффективность «Спутника», мониторинг мерзлоты, преследование учёных.

Такой странный круг тем определяется, опять же, не заговором редакторов. Вы когда-нибудь пробовали вступить в оживлённый разговор на вечеринке, где вы мало кого знаете и мало кому интересны сами по себе? Вот и здесь так.

А зачем нужны эти тексты? Ну, я потому и потратила на них уже столько сил (и наверняка потрачу ещё), что считаю, что эти тексты нужны читателям Science. Они нужны, чтобы Россия не была для читателей в лучшем случае белым пятном на карте, где ничего не происходит, а в худшем — зазеркальем, в котором живут люди с пёсьими головами.

Это никак не связано ни с моими политическими взглядами, ни с моим отношением к героям и сюжетам. Я вообще не занимаю в материалах никакой позиции (и у меня был довольно абсурдный опыт, когда я пыталась это донести в связи с Ребриковым в ответ на сомнения в том, заслужил ли он внимания глобальных СМИ).

Я просто знаю: есть автор — есть тексты — есть способ как-то уложить в голове что-то про Россию, кроме раскидистой клюквы и АЩЬФ ЛШТШФУМ.

В желающих продать аудитории журнала идею про пёсьи головы по другим каналам недостатка никогда не было. И во многих СМИ общего профиля, не специализирующихся на науке, интерес уже сложился — примерно такой же глубины и детализации — к плюс-минус одному человеку в России. А сама Россия в их глазах представляет собой Кремль в центре паутины газопроводов.

Меня, признаюсь, такое представление о стране злит: оно порождает не только журналистские шедевры про Собянина, который всех москвичей может запереть в подъездах, отключив им домофоны, но и колоссальный дефицит экспертизы по России в принципе. Ни к чему хорошему это никогда не приводило.

Оно злит меня достаточно для того, чтобы я вставала рано утром и до основной работы занималась журналистикой с элементами донкихотства.

Но питч — это ещё цветочки. Мало убедить редакцию, что надо написать что-то про Россию; сон разума рождает чудовищ, а отсутствие информированного интереса — попытки мозга сэкономить ресурсы и рассказать вместо полной и сложной какую-нибудь очень простую и понятную историю.

Вот, например, какие тексты выходили в Nature о России с 2000 по 2020 годы, когда рядом не было очень мотивированного автора (их корреспондент занимался Россией в составе всей Восточной Европы из Германии):

2020: Russia aims to revive science after era of stagnation
2018: Russian science chases escape from mediocrity
2015: Russian science minister explains radical restructure
2012: Putin promises science boost
2011: Russia revitalizes science
2007: Russian science: The battle for Russia's brains
2002: Putin reads science the riot act
2000: Is Russian science recovering?

То есть, если не прилагать должных усилий, российская наука может так и продолжить Вставать С Колен — пока, разумеется, в свете последних полутора лет стакан не станет наполовину пустым, и окажется, что это были двадцать лет беспросветного упадка. И тут нужен кто-то, кто вежливо скажет: погодите, а если кругом был только полнейший упадок, кого тогда изолировали после февраля 2022 и от чего?

Эта практика принудительного втискивания сложного объекта в простую историю называется pigeonholing. И в этом случае, в духе бритвы Хэнлона, не нужно объяснять злым умыслом то, для чего достаточно безразличия. Желания вникать в контекст вокруг России и в нюансы было мало и в мирные времена, а главный герой, к сожалению, никак не менялся, что только подпитывало ощущение, что он и правда главный. (Отсюда растут ноги моего многолетнего квеста против слов «Путин» и/или «Кремль» в первом абзаце.)

Единственное средство против этой напасти — кропотливая работа вместе с редактором как над мелочами, так и над важными деталями. Например, нулевая версия заголовка звучала как Bridges burned, но я тут же заметила, что вообще-то здесь нужно настоящее время. А потом на помощь мне пришла грамматика английского языка: итоговый заголовок можно прочитать очень по-разному — горящие мосты? сжигая мосты? сжигание мостов? а кто, кстати, их поджег? — как и ситуацию, которую мы описываем. Плюс рифма с цитатой в тексте, в общем, редкая удача.

Удивительно, может быть, но по сравнению с этими стратегическими вызовами собственно репортёрская работа над текстом, даже на такую тему, особых сложностей не вызывала. Да, конечно, кто-то отказывался говорить, в том числе и по оригинальным причинам («не публикуюсь в зарубежных журналах»). С кем-то поговорить не удалось, потому что люди хотели неприемлемых для журналиста условий. Но это-то всё совершенно нормальная практика, ничего неожиданного.

Как всегда, подводная часть этого айсберга намного больше того, что попадает на страницы. Я крайне признательна всем, кто помогал мне в работе над этим материалом — да, для текста всегда нужен будет автор, но, к счастью, этот автор не один в поле.

Что происходит 🗓️. Размышляю, как сделать этот, в общем-то, узкопрофессиональный раздел полезнее, если у вас есть идеи, я вся внимание, а пока анонсы!

• 21 ноября сеть CLEW проведёт вебинар о геополитических аспектах предстоящих переговоров ООН по проблеме изменения климата;

• 1 декабря можно ещё раз послушать про ChatGPT в журналистике на вебинаре European Data Journalism Network;

• Ещё 1 декабря можно послушать про научную коммуникацию в связке с научной политикой на вебинаре National Science Policy Network;

• 5 декабря на воркшопе от Northwestern University покажут, как использовать инструменты Google для визуализации данных и дата-журналистики.

Ну и напомню, что сезон заявок на стипендии продолжается: Nieman Fellowship в Гарварде — до 1 декабря, KSJ в MIT — до 15 января, RJI про инновации в журналистике до 4 февраля, а Logan Science Journalism в MBL — до 5 февраля.

Что почитать 🗞 📖. Сегодня здесь TIME о «лекарствах от ожирения», которые, кажется, надолго завладели воображением западных медицинских журналистов и красивая история в Nautilus о белых пятнах на карте Мирового океана. Кроме того, советую почитать про новый проект о нейронауках, который запустил Айван Орански, научный журналист и создатель Retraction Watch.

Из книжек я думаю прочитать «Что случилось с климатом», которая только что получила премию «Просветитель» (по факту это можно даже в рабочее время делать!).

🤖🗞️🤯. Вместо текстов о том, как технологии искусственного интеллекта меняют журналистику, здесь будет анонс — всё это можно будет узнать на JournalismAI Festival 2023 5 и 6 декабря.

English, please. В англоязычной рассылке на прошлой неделе я снова наблюдала, как журналистам пытаются помочь (на этот раз не программисты). Подпишитесь и на неё тоже, если вам мало научной журналистики только на русском, для неё я тоже запланировала на 2024 кое-что интересное.

И напоследок. В духе этого письма я недавно натворила ещё кое-что: на великолепной «Грибнице» (стоит добавить в закладки всем, кто имеет отношение к коммуникациям) вышли мои советы о том, как писать об изменении климата в России локально, а не с высоты международных переговоров. 

До встречи через две недели!

1. В очень специфическом смысле война это изменила: теперь про Россию не интересно примерно ничего, кроме неё.