Привет, это пятьдесят девятый и внеплановый выпуск рассылки о научной журналистике в России и мире — возвращаюсь к вам после непозволительно большого перерыва, настолько же внепланового, чтобы рассказать, как дела и что пошло не так что будет с этой рассылкой дальше.
В июне я по основной работе была на большой конференции в Оксфорде по так называемым «технологиям отрицательных выбросов». Так обобщённо называют все способы намеренно убрать CO2 или (реже) другие парниковые газы из атмосферы, а не добавить их туда в результате деятельности человека.
Эти самые технологии существуют сейчас как бы в двух ипостасях: как экзотические стартапы и пилотные проекты с очень скромными масштабами и часто на довольно низких TRL — и ещё как необходимое слагаемое теоретического «климатического уравнения», без которого остаться в безопасных пределах изменения климата или хотя бы вернуться к ним когда-нибудь потом уже не получится. Нетто-нулевые выбросы = выбросы парниковых газов в атмосферу + поглощение углерода из атмосферы, и без второго, отрицательного компонента теперь математически никуда, как ни уменьшай выбросы, поезд ушёл.
Разница между необходимым и текущим масштабами, то есть тем, сколько нам надо бы забрать углекислого газа из атмосферы, и тем, сколько мы прямо сейчас можем уверенно забрать, — примерно миллион раз, к сожалению, не в нашу пользу.
Конференция эта была чуть-чуть политической и преимущественно научной, то есть там на тематических секциях выступали аспиранты, постдоки и учёные постарше званием с короткими презентациями своих исследований. Вот пример такого исследования: убирать из атмосферы в теории можно не только CO2, но и метан, CH4. Но его концентрации обычно намного ниже, и даже там, где находятся значимые локальные источники метана, который хотелось бы убрать, — например, заливное рисовое поле или коровник — она всё равно слишком низкая, чтобы сработали известные нам химические реакции для его захвата. Поэтому метан надо бы предварительно «сгустить», точечно увеличить его концентрацию — и вот о том, как сделать этот процесс чуть-чуть энергоэффективнее, и был один из докладов.
После этой секции, про метан, я какое-то время не могла сообразить, что именно мне напоминает вся эта конференция. А потом, пытаясь поделиться этим навязчивым ощущением с коллегами, додумалась:
Повсюду на конференции учёные отвечали на вопросы класса «как» — как получше сгустить метан, какие адсорбенты подобрать для такой или этакой реакции, какое синтетическое топливо лучше делать из захваченного углерода и почему. Намного реже задавались вопросы класса «почему» — почему, глядя на разницу в шесть порядков между желаемым и возможным, мы всё ещё считаем, что это решение сработает? Почему мы уверены, что такая нелинейная система, как климат Земли, будет одинаково по модулю реагировать на тонну «положительных» и тонну «отрицательных» выбросов?
(Эта проблема в переводе на человеческий звучит примерно как the math ain’t mathing, то есть, похоже, нельзя просто взять и складывать положительные выбросы и отрицательные поглощения, радостно получая нетто-ноль! Такой доклад на конференции был, после него все дружно нервно посмеялись и продолжили обсуждать повышение энергоэффективности какого-то ещё метода захвата углерода.)
Почему мы все вообще оказались в этой ситуации, где нам как будто надо собрать слово «вечность» из четырёх не очень подходящих для этого букв?
Многие учёные, на мой взгляд, склонны пренебрегать вопросами «почему» в пользу вопросов «как». Наверное, сказывается и глубокая специализация, где ты чаще именно что увеличиваешь эффективность чего-нибудь очень конкретного на десяток процентов, а не думаешь о большом и вечном, и ригидное устройство академической системы, где за некоторые особенно неудобные вопросы «почему» можно и прослыть недостаточно командным игроком.
Но ещё это явно сознательный выбор тех, кто убеждён, что «почему» — это вообще не к ним, их дело метан сгустить, а не спрашивать себя и других, есть ли, может быть, другие способы решить проблему с метаном в атмосфере и кто должен в поиск этих способов вкладываться. Что наука вне политики и вне активизма, и что её дело — только отвечать на поставленный вопрос, а не интересоваться самой его постановкой (см. коронное policy relevant not policy prescriptive от МГЭИК).
За пределами науки и в сугубо бытовом контексте мы чаще всего сталкиваемся с этими двумя классами вопросов в контексте ницшеанского (кажется?) противопоставления «зачем» и «как»: если мы знаем, зачем мы что-нибудь делаем, в чём цель и смысл, то любое, даже самое неприятное и трудное как не будет для нас непреодолимой проблемой.
Но ключевая часть этой фразы — если мы знаем. Это знание не даётся извне, прежде чем переходить к любому «как», это знание сначала надо добыть, задаваясь как раз теми самыми вопросами класса «почему» (или «зачем»). Если конкретное «почему/зачем» кажется очевидным, и вам трудно сформулировать его, не прибегая к словам «надо», «положено», «понятное дело» и «ну а как ещё?», то я бы насторожилась, потому что как стратегический коммуникатор я, конечно, сразу думаю — а откуда у вас в голове взялся такой ответ и кто его сформулировал, если не вы сами?
И ещё это знание не вечно и неизменно, ответы на эти вопросы будут меняться. Правда, опять же как стратегический коммуникатор я знаю, что если думать только о «почему/зачем» и пренебрегать «как», то в конечном итоге слона ты никому не продашь, тем более в рамках установленного дедлайна.
Так что для себя критерий продуктивных размышлений я какое-то время назад определила как здоровый баланс вопросов класса «почему» и «как». На конференции этого баланса явно не хватало, и один из участников даже прямо выразил опасения, что «мы все здесь пытаемся представить CDR (то самое удаление углерода из атмосферы – ОД) как сугубо научную проблему в попытках избежать её политических аспектов». Это был самый прямой намёк на вопросы класса «почему» с большой сцены: понимаете ли вы, почему мы все здесь часами обсуждаем какие-то адсорбенты?
Забавно, что я несколько дней довольная как гусь ходила со всеми рассуждала про «слишком много как, слишком мало почему», а к себе и своей текущей затруднительной ситуации с рассылкой додумалась применить этот критерий только вернувшись домой.
В период, пока рассылка не выходила, с апреля по июль, в моей жизни произошло очень много значительных событий: серьёзная травма лодыжки, от которой я не вполне отошла до сих пор; поиски квартиры, переезд в нёе и обустройство практически с нуля; невероятное количество бумажной волокиты; первый в жизни страховой случай в этой самой квартире; экзамен по французскому DELF B2 (который я успешно сдала, ещё бы, после такого количества бесед на французском про квартиру!); работа в отборочном комитете премии «Просветитель.Перевод»; эта самая командировка в Великобританию и шестинедельный спринт на работе для того, чтобы получить повышение (которое я получила!).
А ещё в это время закончился второй и начался третий триместр того, что традиционно измеряют триместрами. На этом этапе притворяться, что в моей жизни ничего необычного не происходит, расходимся, граждане, не толпимся, было сначала всё труднее и труднее, а потом и вовсе невозможно.
Но я упорно искала ответы на вопросы класса «как» — как всё вывезти comme si rien ne se passait, как ни в чём не бывало, как встроить рассылку куда-то между заказом мебели, походами к врачу, жестокой анемией и чтением 30 глав разных книжек — и каждый раз не находила ответа, который меня бы устроил, в том числе потому что условия задачи «как» менялись буквально каждую неделю.
А надо было бы вернуться к вопросам «почему» — не только тривиальному «почему же в конце беременности не получается работать как ни в чём не бывало?!», но и более важному о том, почему и зачем я пишу эту рассылку.
Я делала это больше двух лет потому, что мне очень важно оставаться в контакте с научной журналистикой как профессией, с темами, которые в ней актуальны, с читателями, писателями и вопросами, которые их всех интересуют. Это всё ещё важно для меня, но было бы довольно выпуклым самообманом утверждать, что мои приоритеты и ресурсы, которыми я располагаю, не изменились довольно радикально и не изменятся ещё сильнее уже в ближайшем будущем.
Поэтому вместо того, чтобы в очередной раз перекраивать график выхода рассылки в поисках ответа на вопрос «как», я задам два вопроса «почему»:
вам, уважаемые подписчики — почему (или зачем) вы читаете эту рассылку? Как всегда, ответить можно в комментариях, которые будет видно всем, или письмом, которое придёт мне;
себе — почему я могла бы продолжать её вести после того, как в традиционной рубрике «Что я натворила» появится, эм, маленький человек?
(Философский вопрос о том, почему я так упорно продолжала молча есть кактус вместо того, чтобы честно признать, что на рассылку что-то уже не хватает никаких сил, потому что из кактуса, видать, железо не усваивается, оставим за кадром.)
Пишите мне, а я, в свою очередь, напишу здесь как минимум ещё один апдейт до августа, когда уже точно будет не до «почему» и «как».
До встречи! ☀️
Оля, поздравляю, это такое счастье. Ну а в рассылках главное - нерегулярность и внезапность:)
Мне очень симпатична ваша позиция. Я люблю прямоту и четкость суждений. Мне ее в научной журналистики русскоязычной очень не хватает - все больше компромиссики. Поэтому рассылка это как поговорить на равных и с очень умным человеком. Пусть не регулярно, но очень хотелось бы чтобы продолжалась. И справедливости ради, не всегда я сразу же соглашаюсь с некоторыми поинтами. А в вело вообще хотела бы к вам в журналистское наставничество ❤️