#56 Наши объективные термины, их предвзятые ярлыки

Или как понять, кто тут сорняк

Привет, это (наконец-то) пятьдесят шестой выпуск рассылки о научной журналистике в России и мире. Это «читательское» письмо, то есть мы продолжаем говорить о языке науки и немного о его носителях. Я уже писала о словах-зомби, которые живут без смысла, и о том, что скрывается за некоторыми, казалось бы, простыми научными понятиями, если присмотреться к ним пристальнее, как к картинке «волшебный глаз».

Сегодняшнее письмо — последняя часть этой условной трилогии о том, что у слов есть значения. На неё меня когда-то вдохновила вот эта фотография:

Это мой подоконник в сентябре 2023 года. Как-то летом нам бросили в почтовый ящик пакетик семян — это была такая творческая реклама агентства недвижимости. На пакетике нигде не было написано, что там за семена, и мне, конечно же, стало очень интересно их прорастить и посмотреть (к тому же муж шутил, что это засада, и я непроизвольно выращу борщевик).

Борщевика не обнаружилось, но к первому сентября было вот такое буйство каких-то довольно диких на вид растений. Я отправила фотографию маме, заметив, что одно из диких растений собирается цвести, а мама написала: кажется, с широкими листьями это сорняк, но не уверена, пусть растёт.

Я даже немного возмутилась от имени и на правах этого широколистного товарища: их в горшке было много, они явно проросли из той же пачки семян, почему это вдруг сорняк? И чем дольше я об этом думала, тем более интригующей выглядела сама задача: если я ничего конкретного не выращиваю, то кто тут сорняк?

«Сорняк» — это тоже слово с подвохом, не таким, конечно, зловещим, как «учёт», и не таким фрактальным, как «смерть», из прошлых выпусков. Формально сорняки — это дикие растения, которые пробираются на сельскохозяйственные посадки, например, в ваш огород или клумбу, и таким образом «засоряют» их. То есть сорняки вообще не существуют сами по себе, они возможны только в совершенно определённом контексте: там, где вы выращиваете что-то, что можно засорить.

Скажем, если я решу, что в своём риэлтерском горшке я выращиваю васильки — как в итоге выяснилось, цвести собирались именно они — то все остальные обитатели горшка мгновенно станут сорняками. А если я там выращиваю широколиственного незнакомца, то сорняком окажется василёк (к слову, на пшеничных полях синий василёк — как раз тот самый однозначный сорняк, против которого есть гербициды).

Похожим образом работает слово «вредитель», в смысле pest: о том, что вредители — это социальный конструкт, научная журналистка Бетани Брукшир написала целую книжку. Я уже упоминала её в рассылке, когда мне на глаза попался текст Tech Review о новом подходе к борьбе с этими самыми вредителями: вместо того, чтобы полагаться на пестициды, которые никому не нравятся, давайте отредактируем геном самих вредителей, чтобы они немедленно перестали вредить.

Меня тогда неожиданно сильно встревожила идея внести необратимые изменения, последствия которых мы представляем, прямо скажем, смутно, в живой организм, который, по сути, виноват лишь в том, что ему хочется кушать то же самое, что и нам — которого мы просто взяли и назначили вредителем. Для биологии это казалось неуместно легкомысленным подходом, тоже связанным при этом с идеологически «нагруженным» языком: чем, в конце концов, вредители лучше наших героических разведчиков и их подлых шпионов?

«Сорняк» и «вредитель» — примеры терминов, которые обозначают совершенно искусственные явления: в реальном мире, существующем независимо от человека (если вы, конечно, допускаете такой), сорняков и вредителей нет. И хотя мы явно чаще используем эти слова в быту, а не как научные понятия, в той же агрономии они вполне себе научны.

Есть пример существенно сложнее: на русском языке его, наверное, можно обозначить как «препараты» («вещества?»), а на английском — те самые drugs, которые, как известно, на русский переводятся кардинально по-разному в зависимости от контекста. Но этот контекст, как мы хорошо знаем, тоже абсолютно искусственный и к тому же постоянно меняется: наши жизненно необходимые лекарства регулярно превращаются в их смертельно опасные наркотики и наоборот. Этот пример существенно сложнее именно потому, что политические последствия здесь бывают намного запутаннее и намного болезненнее для людей, причём как бы «в обе стороны» изменений контекста.

Есть и пример не настолько драматический (или даже более драматический, это как посмотреть, впрочем): мусор. Наши отношения с ненужным, с бесполезным, с отходами — это предмет для сотен, если не тысяч книг, потому что мусор и «мусор» люди находят везде, от электроники, которую выбрасывают вместе с золотом, до ДНК. По сути, мусор — это часть базового определения нашей эпохи, антропоцена, и не будет преувеличением сказать, что в этом столетии этим отношениям предстоят фундаментальные перемены. И это тоже крайне политический вопрос, конечно, где наше понимание нужного и ненужного вовсю используется в коммерческих интересах.

Для разговора о языке науки и научной коммуникации все эти понятия хороши вот чем: в своей (100% иллюзорной!) «безобидности» и «аполитичности» они максимально ясно показывают — наряду с обманчиво простыми понятиями вроде морского дна и зомби-терминами — что на самом деле никакая научная терминология, даже в «строгих» естественных науках, не спущена нам свыше на божественных скрижалях, она вся создана человеком и человеческим умом во всём его прекрасном и бескрайнем несовершенстве. А значит, никогда не вредно присматриваться к ней и думать, работает ли она так, как должна, делает ли то, что нужно, и как именно мы её используем.

К моему сожалению, этот разговор часто приходится начинать издалека с таких (повторюсь, обманчиво) простых и «аполитичных» примеров, потому что на другие примеры сообщество учёных, даже номинально прогрессивные его части, порой реагирует болезненно, притворными хаханьками и страданиями про тиранию вокизма и политкорректности. Но это ничего: начнём с сорняков и вредителей, доберёмся и до медицинских названий женских органов и частей тела, которые буквально переводятся с латыни как стыд и стыдный, и это почему-то считается нормальным. Слово за слово.

---

Научная медиаграмотность 🧐: коль скоро мы всё это время говорили о понятиях как части языка и границах их значений, имеет смысл напомнить о логической уловке, связанной с этими границами. Если оппонент предъявляет вам контрпример к некоторому универсальному заявлению о каком-нибудь понятии, вы можете попытаться «передвинуть футбольные ворота» и заявить, что истинное значение этого понятия На Самом Деле исключает этот контрпример. Этот не особенно честный приём называется «ни один настоящий шотландец», и я писала о нём в контексте «ненастоящей» научной журналистики. Это полезное знание для дискуссий вокруг научных вопросов, потому что на стыке науки и политики, где все эти нюансы вокруг понятий обретают прикладной смысл, ворота двигают достаточно часто.

---

Что почитать 🗞 📖 и послушать 🎧. Я прочитала книгу Ханны Ритчи Not the End of the World: How We Can Be the First Generation to Build a Sustainable Planet, потому что климатический пессимизм и… эээ… борьба с ним? его менеджмент? — это в том числе моя основная работа. Ритчи прямо пишет, что вдохновляется Хансом Рослингом (о котором я однажды писала для Кольты), и получается у неё, я бы сказала, как у прилежной и, тем не менее, не настолько же талантливой ученицы. Честно говоря, концепции масштаба рослинговского «Африка — это не страна», но только про климат, в книге нет, и её выкладки с данными удивят вас только если вы не особенно погружены в тему. Впрочем, по существу Ритчи абсолютно права: это действительно не конец света, и — по совпадению — об этом у меня запланирован один из следующих «читательских» выпусков.

Из подкастов посоветую, пожалуй, «Постельный режим» от отдела расследований студии «Либо/Либо»: как у автора подкастов (хахаха, ладно, автора одного подкаста) у меня, пожалуй, есть некоторые вопросы к проекту, но как слушательница я оценила довольно-таки сдержанный и вдумчивый разговор о медицинской жестокости.

Ну и, поскольку я чемпион по самопродвижению (нет), скажу, что мой «Шум в ушах» уже пару недель как доступен полностью и на всех платформах.
Тру крайм, который заслужили научные журналисты, ура!

На своих лекциях про питчи и про мышление научного журналиста я рассказывала, что, наверное, самый эффективный в пересчёте на количество слов питч в моей карьере звучал так: «БАНАНЫ СПАСЕНЫ». Это был небольшой и задорный текст про генетическую модификацию бананов против фузариоза, который вышел на «Чердаке», а теперь живёт на сайте ТАСС. Я вспоминаю про него сейчас потому, что пару недель назад написала тому же редактору в телеграме «БАНАНЫ СПАСЕНЫ (2)» — потому что те самые ГМ-бананы недавно одобрил австралийский регулятор.

Наконец, напоминаю, что в следующем выпуске рассылки я всё-таки доберусь со своим анализом до замечательного текста «Таких дел» о сурках – можете его почитать, если ещё не успели.

Это был выпуск рассылки «для читателей»: в таких выпусках я смотрю на результат, а не на процесс научной журналистики и пишу о вещах, которые меня волнуют с точки зрения читательских интересов. Ещё я буду делиться рекомендациями и лайфхаками для тех, кому интересен контент о науке в самом широком смысле.

Следующий выпуск рассылки, через две недели, будет «для писателей», а тему языка науки мы продолжим через месяц. Вы всегда можете выбрать в настройках своей подписки те письма, которые хотите получать, — или продолжать вместе со мной смотреть на научную журналистику с обеих сторон.

До встречи!