Привет, это шестьдесят второй выпуск рассылки о научной журналистике в России и мире. Жара из прошлого письма немного отступила, и мой мозг стал работать чуть быстрее, но это письмо пока всё равно пишется поздно вечером с телефона, пока ребёнок отчего-то хнычет во сне. Поэтому в понедельник я его отправить всё-таки не успела.
Недавно мы с Сашей Борисовой (научным коммуникатором и матерью троих детей, подпишитесь на её кросскультурный телеграм) обсуждали вот этот текст Дарьи Уткиной про функциональную депрессивную мать и зачем такие матери позднему капитализму.
Сам текст неплохо это объясняет, даром что прогрев реклама курса, и есть хорошая литература на этот счёт, типа книжки Matrescence. Но у меня есть ещё своя гипотеза, и я обещала Саше, что расскажу о ней подробнее в рассылке. Рассказываю!
Прежде всего я должна признаться, что вот уже почти 37 лет совершенно очарована жизнью, так сказать, как способом существования белковых тел и живыми существами. Я обожаю наблюдать за животными в движении, от тихоходок до китов, обожаю проращивать семена. Одно из самых ярких воспоминаний о начальной школе у меня — как мы всем классом растили фасолины на смоченных ватках в чем-то типа обрезанных пластиковых бутылок. У одного из одноклассников фасоль росла как-то особенно хорошо, и я буквально ничего об этом человеке не помню, кроме собственной жгучей, палящей зависти к этому его успеху.
При этом в своей основе это моё обожание эстетическое и статистическое: жизнь кажется мне в высшей степени красивым совпадением. Я предпочитаю долго не думать, какое невообразимое количество случайных событий произошло для того, чтобы мне впервые дали подержать Полину Дмитриевну, потому что от этого у меня кружится голова. Это обожание, как я рассказывала в бонусном эпизоде подкаста «Шум в ушах», в некоторой мере привело меня в научную журналистику.
В том числе поэтому, кстати, я атеистка: разумный замысел и какой бы то ни было субъект такого замысла кажутся мне не то что бессмысленными, а прямо-таки оскорбительно ненужными. Зачем опошлять эту бесконечную случайную красоту, от которой перехватывает дыхание, каким-то там создателем, да ещё и антропоморфным? Это же так… мелко.
Ну так вот — при чём здесь матери и капитализм?
Вокруг вопроса, что такое жизнь, которая меня так захватывает, и явно не меня одну (просто большинство не пишут об этом в рассылках и не говорят в подкастах), капитализмом выстроены целые индустриальные комплексы, от биологии и философии до self-help и всякой там торговли долголетием и молодостью. Вопрос Жизни, Вселенной и вообще, ну вы помните.
При этом свой частный ответ на него есть, в принципе, у любой рожавшей женщины. Он предельно частный (n = 1, одна женщина с её одной жизнью), и поэтому, разумеется, философия и биология отнесутся к нему с нескрываемым презрением, это же классическое anecdotal evidence. И тут не помогает, конечно, тот факт, что большинство экспертов в этих дисциплинах родить никого не могут в принципе по физиологическим причинам. Этот ответ невозможно изложить в научной статье или философском трактате. (Но как и любой предельно частный ответ, он довольно полезен в быту, полезнее, чем теоретические выкладки.)
Этот ответ, как сон или наркотический трип, вообще почти невозможно выразить словами, он ускользает от разума, как свет сквозь пальцы. И тем не менее, каждая женщина, которая прошла через роды, носит его в себе вместе с клетками своих детей, своих старших единоутробных сиблингов, своей матери, её старших сиблингов, своей бабушки… ну вы поняли идею1. (Микрохимеризм — это очень красиво, живу несбыточной мечтой, что кто-нибудь закажет мне перевод на русский вот этой книжки Лиз Барнеу.)
Потому что роды — это то самое невозможное прикосновение к гиперобъекту, прямой контакт с жизнью как сущностью. Рождение человека — это взаимодействие его матери с чистой, фундаментальной, элементарной силой, именно потому что людей рождаются миллионы, и каждый при этом — вершина айсберга теории вероятности. Каждый из нас — совпадение, рядовое и непостижимое, и у каждого есть мама.
Естественно, индустриальные комплексы капитализма, которые коммерциализируют либо экспертизу по вопросу жизни, либо тягу к жизни, в ужасе и гневе от этой ситуации и от каких-то там женщин. И особенно их не устраивает то, что окончательно отобрать у женщин (и коммерциализировать) эту вот суперспособность вступать в контакт с гиперобъектом всё никак не получается. Все эти люди летающих машин не ждут с таким нетерпением, как они ждут искусственную матку.
При этом надо сказать, что мы все вступаем в контакт с гиперобъектом на другом конце приключения — когда, если можно так выразиться, воссоединяемся с ним, переставая существовать отдельно от него. Но мертвые, во-первых, никому не расскажут про этот опыт и ни на что не претендуют, то есть не представляют угрозы. Во-вторых, они ещё сраму не имут, и их можно вообще обратить себе на пользу, в связи с чем отчуждение смерти довольно неплохо коммерциализировали (рекомендую тут old but gold книжку The American Way of Death и подкаст Лены Чесноковой).
А вот родившие женщины здесь среди нас, их, страшно сказать, миллионы, и они все каждый день ходят по улицам и нагло всем своим видом демонстрируют, что прикоснулись к гиперобъекту и на мгновение стали аватаром жизни. Ещё и детей своих с собой везде таскают, некоторые даже смеют кормить, публично напоминая, что какое-то время весь этот человек, пусть и маленький, с материальной точки зрения делается ею лично2, все его атомы, кроме кислорода, из неё. The audacity!
С этим, конечно, капитализму надо что-то делать, это так оставить нельзя. (Не в последнюю очередь потому что сам поздний капитализм — это гиперобъект, который стремится заместить собой всё остальное.)
Контакт с гиперобъектом, будь то материализация новой жизни или её дематериализация3 — это не хухры-мухры, это экзистенциальный опыт. Только когда ты умер, справляться с этим опытом тебе уже не надо (наверное?), а вот когда ты родила, у тебя обычно на руках остается маленький человек, который полностью от тебя зависит, а инстаграм начинает уже на выписке из роддома закидывать рилсами про то, как bounce back, вернуться то есть к «добеременности».
Но это же как фарш, который невозможно провернуть назад, только тут еще частенько ты сама этот фарш, в том числе с точки зрения состояния организма. Одно это делает женщину крайне уязвимой для всех этих индустриальных комплексов, особенно если её предварительно хорошенько изолировали, в первую очередь от других женщин (например, настроив их друг против друга, но не только — атомизировав семью, чтобы участницы одного микрохимеризма были друг от друга подальше).
Ещё полезно создать нереалистичные и противоречивые ожидания и инвестировать в чувство вины, потому что ain’t no censorship like self censorship, наиболее экономно и эффективно, если женщина будет пилить сама себя. Надо максимально тривиализировать опыт материнства, чтобы мать ещё постоянно подвергалась газлайтингу: она же точно знает, что с ней было, а вокруг все твердят, что это вообще-то была какая-то ерунда и ничего особенного, раньше вон в поле рожали десятерых.
И надо бы завалить её тяжелым трудом, чтобы не было времени рефлексировать по поводу встречи с гиперобъектом и её последствий.
Люди, сталкиваясь с истинным хаосом, отчаянно сочиняют какую-то историю, которая поможет этот опыт столкновения упаковать и уложить в голове как-то так, чтобы он эту голову не взорвал. Это естественное поведение, направленное на самосохранение и выживание. (Собственно, перед вами тоже результат такой упаковки.)
И, не имея возможности для окончательного отчуждения жизни от матери, капитализм довольно неплохо научился сочинять и продавать ей стратегически нужные ему истории, говорю как краевед. В детской теме для таких историй простора хватает.
Но об этом я напишу следующее письмо.
Конечно, для всех, кроме матери и её непосредственных детей, микрохимеризм — это, скорее, такой обратный чайник Рассела: вряд ли кто-то сможет доказать, что эти чужие клетки есть, но вероятность этого достаточно велика, чтобы это нельзя было отрицать.
Разумеется, началось всё с генетической информации и от отца тоже, но где теперь те молекулы.
В последнее время я думаю о смерти именно так: это момент, после которого человек существует уже только как информация (например, память).
Ольга, спасибо большое за статью! То, что крутилось у меня в голове последние месяцы, прочитала у вас.